Находка
Как можно догадаться, «Восточный порт» — самая восточная гавань России. Сейчас он стал частью огромного транспортного узла «Восточный-Находка», и все здесь подчинено логике торгового пути. По крайней мере, люди точно знают, чем занимаются, и в чем предназначение этого места. Именно сюда идет «Транссиб», а с недавних пор и еще одна транспортная артерия — нефтепровод ВСТО, который оканчивается нефтеналивным терминалом «Козьмино», самым новым в России. Поселок Козьмино — это теперь часть Находки, хотя и расположен в отдалении. К нему ведет живописная дорога, порой переходящая в серпантин, блуждающий между нависающих над морем сопок.
В «Козьмино» заходят танкеры с водоизмещением в 150 000 тонн, чтобы заправиться нефтью и уйти дальше на Юго-Восток. Эти левиафаны передвигаются медленно, и также неспешно живет сам терминал и прилегающий поселок. Катера аккуратно поправляют боновые заграждения, призванные предотвратить разлив нефти, микроавтобусы перемещаются по огромным причалам, а специальные механизмы — стендеры — степенно соединяют резервуары порта и утробу танкеров, чтобы начать многочасовой процесс залива нефти в цистерны. Все это в умиротворенном темпе облаков, плывущих по невероятно высокому небу, в которое врезаются две горы — Брат и Сестра. За их названием стоит грустная история о брате и сестре, которые оказались по разные стороны баррикад в Гражданскую войну, и оба погибли.
Приморье — последний оплот «белых», позже — место ссылки раскулаченных и политически неблагонадежных. Так что легенда о семейной трагедии близка многим живущим здесь семьям. Брата и Сестру любят, считают своим символом. Поэтому, когда вершину Сестры фактически срыли в процессе великой стройки по созданию порта, местные были в ярости — конечно, бессильной в советские времена. Люди до сих пор жалуются на это насилие над природой. Говорят, что в прилегающей к Находке долине, где раньше даже арбузы выращивали, из-за покалеченной Сестры изменилась роза ветров, испортился микроклимат, и сельское хозяйство пришло в упадок.
Находка, порт, прилегающие поселки — полностью во власти моря. Облака, только что степенно плывшие, начинают нестись по небу, гладь воды превращается в бурные волны, катера, машины и люди спешат укрыться. Начинается тайфун, а значит, следующие 3-4 дня все пережидают стихию. Из-за такой погоды, которая особенно характерна для ноября, здесь не бывает «золотой осени». Точнее, она мимолетна: лишь несколько дней деревья стоят в праздничном убранстве, прежде чем налетит очередной шквал и сорвет все листья, обозначив наступление зимы, — мягкой в том, что касается температуры, но очень жесткой, если учесть пронизывающий ветер. Даже снег здесь не задерживается — его просто сдувает.
Ветра заставляют жителей Находки недолюбливать главный здешний груз — уголь. Угольный терминал — то, ради чего, по большому счету, Находка была создана. Но сейчас горы ископаемого топлива лежат на берегу в процессе погрузки и выгрузки, а ветер разносит черную пыль на километры вокруг, накрывая город. Экспортом занимаются десятки компаний, и большинство из них не сильно беспокоятся о сохранности этой красивейшей земли, разгружая уголь ковшами и вываливая на берег. Сейчас под давлением общественности и экологов с этим начали что-то делать: устанавливать датчики загрязнения, готовить законопроекты о запрете перевалки угля открытым способом.
Но пока порт Находки — суетливый, с привкусом угольной пыли — представляет собой разительный контраст с Козьмино, где идет неспешная жизнь, и функционируют фермы по выращиванию вкуснейшего морского гребешка. Гребешок водится только в чистой воде, считается индикатором хорошей экологии. По пути из Находки во Владивосток — череда бухт и сопок, одна красивей другой. В бухтах множество легких строений — домов отдыха, кемпингов, причалов для лодок. Все Приморье съезжается сюда в хорошую погоду отдыхать: рыбачат и собирают моллюсков, купаются, загорают, занимаются серфингом.
Владивосток
Первую достопримечательность города встречаешь еще за его пределами. Это Приморское кольцо, главная гоночная трасса. Его можно легко проехать, не заметив. Обращаешь внимание, только если вокруг стоят автомобили. А периодически ими заставлено все вокруг — съезды с эстакад, обочины, окрестные дороги. Это значит, что на Кольце проходят соревнования. Если надо выделить какую-то одну страсть владивостокцев, то это автомобили. Вместе с японскими машинами на русскую землю занесло и семена босодзоку — культа мотоциклов и автомобилей. Для него характерны агрессивный тюнинг и раскраска, а также не менее агрессивная манера езды. Корни этой культуры, как и в случае с американскими байкерами, лежат в молодежной криминальной среде. Но, как и байкеры, японские басодзоку остепенились, повзрослели, разбогатели, и сейчас скорее пускают пыль в глаза и гоняют в строго отведенных для этого местах.
Во «Владике» гонщики тоже остепенились. И соревнования (по крайней мере, официальные) — это семейный праздник, куда ходят с детьми и девушками. «Вы откуда?», — спрашивает поднявшегося на сцену гостя праздника ведущий. Гость отвечает, что из Москвы. «Да ладно?! А что вы здесь делаете? В Москве-то главный транспорт — метро!» Толпа перед сценой дружно смеется удачной шутке, через секунду смех тонет в визге покрышек: это начался очередной раунд, дрифтеры соревнуются в том, кто красивее сожжет шины на асфальте Приморского кольца. Нигде в России больше не увидеть такого зрелища. Ярко раскрашенные четырехколесные чудовища, страшно воя, оставляя за собой дым и запах жженой резины, несутся по извилистой трассе с единственной целью — пройти повороты как можно эффектней и как можно ближе прижавшись к сопернику. Чтобы при этом не столкнуться, не разбиться и не вылететь с трассы, гонщику или гонщице (а женщины тут участвуют на равных с мужчинами) требуется огромное мастерство и полное слияние с машиной.
Оценки выставляет международная команда судей — как в фигурном катании. Зрители, заполнившие трибуны до отказа, бурно болеют — у них есть свои фавориты, свои интриги и истории. Все машины, естественно, праворульные. О том, что мы в России, свидетельствует только то, что гонщики стартуют из-под крыльев истребителя Су-27 (настоящего, хоть и списанного уже). «Сушки» — тоже местная достопримечательность и гордость Дальнего Востока — их собирают в Комсомольске-на-Амуре, на знаменитом КнААПО.
Владивосток обречен на самобытность. Большой город у самого моря. До Токио во много раз ближе, чем до Москвы. Сопки, на которых стоят дома, разительно отличаются от традиционного русского ландшафта. Хотя дома в большинстве своем наши — хорошо узнаваемые бетонные коробки. И от того, что они облепили прибрежные возвышенности, кажется, будто кто-то смешал две реальности: средиземноморскую и советскую. Но, к счастью для города, тут сохранилось немало от дореволюционной застройки. Какая-то ее часть в плачевном состоянии, какая-то — почти в гламурном. Но главное — вся она живая. Просто где-то затрапезные магазинчики и дешевые кафе, а где-то пафосные клубы и рестораны. Исторический центр города не только служит памятником времен до «Приморской операции» — последней крупной кампании Гражданской войны, в результате которой Владивосток стал советским. Он живет бурно и интересно.
В России разве что жители Москвы и Санкт-Петербурга привыкли много времени проводить вне дома, предпочитая встречаться друг с другом в общественных пространствах. В остальных городах общественная жизнь видна лишь в каких-то отдельных очагах, свидетельство чему — пустые улицы вечерних городов. Во Владике не так. Есть ощущение, что после окончания рабочего дня в некоторых кварталах жизнь только начинается. Местные хорошо понимают, какое им досталось богатство: улицы, выходящие к морю. Набережные полны людьми, они никуда не спешат, а просто гуляют, сидят на деревянных причалах, любуются на закат, болтают друг с другом. Еще одно богатство этих краев — морепродукты. Владивосток — без сомнения российская кулинарная столица по этой части. Лучшая красная рыба из Амура, разнообразные моллюски из моря, да и камчатские крабы сюда добираются более свежими и дешевыми, чем до европейской части страны.
Владивосток старательно готовили к саммиту АТЭС в 2012 году. В и без того затейливый городской коктейль добавили хорошую пригоршню футуризма. Например, огромный комплекс на прежде почти не освоенном острове Русский. Там состоялись основные события встречи в верхах, а позже обосновался Дальневосточный государственный университет. Еще — скоростные поезда, которые соединяют аэропорт с городом. Но главное — это мосты. Три огромных моста, о которых здесь давно мечтали, сделали город более связанным во всех смыслах. «Золотой мост» и мост на остров Русский — два поразительных сооружения. Каждый из них в чем-то рекордсмен и чудо конструкторской мысли. Но самое важное в них — то, как они изменили город. Без них Владивосток был необычным, живописным, но довольно рыхлым и несобранным. Два гигантских моста — оба вантовые, оба с пилонами-небоскребами — создали в архитектуре города акценты, которые его преобразили полностью, и задали направление движения — куда-то на Юго-Восток и немного в будущее.
Самый, казалось бы, незаметный из трех — мост через Амурский залив. Так называемый «низководный». Он не может похвастаться изящными пилонами высотой в 324 метра или титулом самого большого вантового моста в мире. Но через него стоит проехать ради редкого аттракциона: чувства, будто едешь прямо по воде, которая простирается, сколько видно, направо и налево, и лишь впереди маячит высокий берег с домиками — город Владивосток.
Хабаровск
Владивостокцы, конечно, считают свой город столицей Дальнего Востока. Но официальная столица в Хабаровске — там полпредство президента, министерство развития Дальнего Востока и прочие официальные органы. Ревнивое соперничество двух городов со стороны выглядит очень забавным. Хабаровцы гордились пятитысячной банкнотой, но теперь у владивостокцев есть своя — двухтысячная. В Хабаровске говорят: «У нас все равно больше». А во Владивостоке — «У нас Владивосток две тыщи» — намекая на культовую здесь песню группы «Мумий Тролль». Споры ведутся даже о кухне. Но с ней в целом все понятно. Владик — столица seafood’а с японским уклоном, а Хабаровск — китайской кухни.
Специальный репортаж Хабаровск: самая уютная столица РоссииВлияние гигантского соседа здесь нельзя не ощущать — суда на подводных крыльях могут донести до китайского речного порта меньше чем за час. И китайских туристов здесь множество. Для них Хабаровск — самая близкая к ним «Европа». И в чем-то тихий оазис. Да, город с населением 600 тысяч кажется тихим и спокойным. Отчасти благодаря расположению — он на десятки километров тянется вдоль Амура, и концентрация населения невелика. Отчасти из-за характера местных — здесь живут люди, которые создали в диких местах на границе с Китаем свой очень приятный и уютный мир.
Вверх по Амуру
Территория к северу от Хабаровска — в сторону Комсомольска-на-Амуре — это бесконечная череда сопок и болот. Только приход упорной и технически развитой цивилизации XX века сделал возможным хотя бы ограниченное освоение этих мест. А прежде люди появлялись и обосновывались только вдоль главной транспортной артерии — Амура — и ее притоков. И русские здесь были далеко не первыми. Когда они пришли в эти места, встретили нанайцев.
Первое, что приходит на ум при слове «нанайцы», — это «борьба нанайских мальчиков». Эстрадный номер, в котором двое в абстрактно-сибирских национальных костюмах борются, тесно обхватив друг друга. Смысл его в том, что на самом деле на сцене один человек, руки и ноги которого обозначают две пары ног дерущихся. Обидно в этой аналогии то, что она имеет очень отдаленное отношение к нанайцам. А скорее не имеет никакого. Нанайские мальчики, как и мужчины, умели неплохо драться. Правда, их национальный тип борьбы подразумевает искусное владение длинной палкой или гарпуном. Вторая ассоциация (для тех, кто читал «Дерсу Узала» и другие книги Владимира Арсеньева) — это тот самый блестящий охотник и верный друг Дерсу Узала. В книгах он назван гольдом (устаревшее название нанайцев). Но, скорее всего, он был удэгейцем — они считались главными охотниками в этих местах, странниками тайги. А нанайцы — оседлые рыбаки, вся жизнь которых зависит от Амура, Уссури и Сунгари. Они любят речной простор, а не таежный сумрак.
Нанайцы уже не отапливают свои жилища печками-канами и не носят одежду из рыбьей кожи (хотя выделывать ее умеют до сих пор — в основном, для сувениров и украшений). Их деревни ничем не отличаются от русских. Разве что в каждом без исключения дворе будет место или сарай для лодки. Река для них до сих пор источник жизни. Многие работают в городах, но, как правило, на сдельной и сезонной работе. А когда по Амуру идет нерка или кета, конечно, возвращаются, и обычно сонные нанайские деревни охватывает суета, волнение и радость от удачного улова. В календаре нанайцев, как и у всех остальных, 12 месяцев. Но называются они по-своему. И 5 из них — по видам обитающих здесь рыб.
Нанайцы неприветливы и подозрительны к чужакам. На вопрос «Что делаете?» могут угрюмо ответить: «Водку пьем». Так они бумерангом возвращают стереотипы, которые сформировались о малых народах Сибири и Дальнего Востока. На просьбу прокатиться на лодке нанаец, гордо приосанившись, отвечает: «Я многодетный отец, у меня более важные дела есть». Но если познакомиться поближе, местные становятся куда более приветливыми и даже доверчивыми. А еще — ужасно любопытными. Настороженность к пришлым понять можно. Русские обошлись с ними сравнительно мягко, китайцы жестче. Но в любом случае, чужая цивилизация и культура не испытывали никакого благоговения перед местными традициями.
Петроглифы Сикачи-Аляна — удивительные свидетельства древней культуры. Своеобразные и очень искусные изображения на прибрежных базальтовых валунах появились еще в раннем неолите, задолго до современных этносов, но были бережно сохранены нанайцами и стали частью их культуры. Берег Амура у селения Сикачи-Алян — священное место для них. Здесь можно увидеть изображения людей, животных и просто спиральные орнаменты. Это место включено в список наследия ЮНЕСКО. Но камни теперь хранят и более свежие петроглифы. «ЗДЕСЬ БЫЛ КОЛЯ. 1958». Это накарябано рядом с одним из самых замечательных памятников — вырезанной на камне маской шамана, которой много тысяч лет.
Нанайцы все еще верят в духов. И ходят к шаману или шаманке. Веру в то, что шаман может вызвать дождь, например, здесь давно утратили. Но уверены, что специально обученный человек может читать и лечить души. Нанайский шаман — это скорее психолог и консультант. Который иногда отдает дань традициям, поет духам предков и бьет в бубен из рыбьей кожи. Мобильный телефон перед этим ставит на беззвучный режим. Чтобы не тревожить духов.
Когда-то техногенная цивилизация резко и беспардонно вторглась в среднее течение Амура, изменив и жизнь коренных народов, и облик реки. Порты, баржи, заводы, склады и воинские гарнизоны вдоль берегов — все это здесь оставил Советский Союз, когда готовился к противостоянию с большим восточным соседом. О противостоянии давно никто не вспоминает, а огромная инфраструктура, лишившись постоянной поддержки государства, пришла в упадок и опустела. Остовы барж и железобетонные причалы выглядят уже как причудливая часть ландшафта, их постепенно поглощает природа. Шаманы с петроглифов бесстрастно взирают на это, а нанайцы на юрких лодках лавируют между бездвижными баржами и наслаждаются речным простором — так же, как сто или двести лет назад.