Юг Ямала
Полвека назад, когда месторождения Ямала только открывали, все население нынешнего Ямало-Ненецкого автономного округа составляло менее 30 тысяч человек, половина из них местные народности: ненцы, ханты, коми. С тех пор число жителей выросло в 18 раз, а доля коренных народностей опустилась ниже 10%. Ямал — территория переселенцев: исследователей, романтиков, искателей быстрых денег, приехавших сюда на пару лет и живущих уже десятилетия. Многое в облике городов и поселков Ямала свидетельствует о том, что люди пришли сюда ненадолго: поставим дом — лет пять продержится, а больше нам и не нужно. Так и стоят временные здания, даже если пользуется ими уже не первое поколение. Это в характере и переселенцев, и коренных жителей, которые много столетий кочуют за своими стадами. Природа тоже не советует строить на века. Вечная мерзлота, верхний слой которой тает за короткое лето, способна разрушить любой фундамент. Земля «гуляет», идет волнами, и даже сваи не всегда спасают.
Сооружения, которые точно должны простоять долго, — это все, что относится к топливно-энергетическому комплексу. Ямал благодаря ему стал по российским меркам богат, наполнился людьми (по крайней мере, в южной своей части). А ТЭК не терпит халатности: это область высокого давления и воспламеняющихся веществ. Здесь все должно быть надежным: здания, машины, люди. Весь Ямал с юга на север пересекает грандиозная инфраструктура, которая кажется незыблемой на фоне недолговечных поселков полуострова. Сейчас у всей этой индустрии есть единая ось, вокруг которой та выстроена, — «Заполярье — Пурпе», самый северный нефтепровод России. Из поселка Пурпе нефть идет дальше — на юго-запад и на юго-восток. А поднимаясь вверх по трубопроводу, как по реке, пройдя мимо Нового Уренгоя, попадаешь на самый север Ямала — к далеким и богатым месторождениям.
Новый Уренгой
На въезде в самый крупный город Ямала водитель говорит: «Добро пожаловать в ад!» По тону его понятно, что это ад не для него, а для избалованных московских гостей, на которых он хочет произвести впечатление. Конечно, для наибольшей остроты впечатлений надо было приехать сюда зимой, когда температура доходит до минус пятидесяти. А поздняя весна, лето и ранняя осень — это времена, когда Новый Уренгой на первый взгляд не отличить от любого другого города России. Он вполне зажиточный и ухоженный. Уренгойцы говорят о новых торговых центрах и жалуются на стоимость жилья, которая приближается к московской. Несмотря на то что это индустриальный город, он близок к природе. Из окон многоэтажек видны леса и поля, если видимость не падает до нуля из-за постоянных и очень густых туманов.
Хотя, если приглядеться, это не те леса и поля, к которым мы привыкли. Лес будто недавно высажен: небольшие елочки, лиственные деревья, больше похожие на кустарники. Конечно, это не саженцы, а взрослые растения, просто карликовые — других в этих широтах не бывает. Поля покрыты зеленью, но это не высокая густая трава. Да и не поля это, а скорее болота, заросшие мхом. Хозяева, решившие выгулять своих собак (а в Новом Уренгое особо популярны сибирские хаски), договариваются: «Сегодня вечером выезжаем в тундру». Пока это еще лесотундра, если быть точным. Но ландшафт уже почти инопланетный, особенно по осени, когда тундра одевается во всевозможные цвета. Хотя самое необычное не вид, а ощущения от ходьбы. Толстый слой мхов — как ковер. Каждый шаг — будто по мягкому ворсу, который обволакивает ногу и не хочет отпускать. Любая другая растительность цепляется за слой мха, который здесь вместо чернозема. Все, что под ним, — либо вода, либо песок, либо песок с водой. А на мху растут помимо карликовых деревьев брусника, морошка, клюква, голубика.
Новоуренгойцы только посмеиваются, когда слышат, что Питер стоит на болоте. Это, по их меркам, ерунда. Когда Новый Уренгой строился, завезли огромное количество песка, чтобы засыпать трясину. Но до сих пор все, что не заасфальтировано, — это в большей или меньшей степени болота. Девять месяцев в году они пребывают в замерзшем состоянии (средняя температура даже в мае колеблется около нуля), а летом донимают жителей комарами и туманами. Относительная близость Карского моря определяет переменчивость климата. «Дольше одного дня здесь прогноза погоды не бывает», — говорят местные. А зимой перепад температуры в течение одного дня может достигать 30 градусов. Многие сетуют на климат, но мало кто уезжает. Работники крупных компаний — вроде «Транснефти» — могут себе позволить заметную часть года проводить в теплых краях. Северянам положены 50-дневный отпуск и бесплатный проезд до любого города России. Как правило, они доезжают до Москвы, Сочи или Краснодара, а оттуда — уже на свои деньги — в Египет или Турцию. Почти двухмесячный отпуск и северные надбавки позволяют им смириться с недостатком солнца и тепла.
Коротчаево
Новый Уренгой действительно новый. Такое название было зарегистрировано только в 1975 году, причем тогда это был еще маленький поселок. Просто Уренгой немного старше — лет на десять. Это поселок, стоящий восточнее, недалеко от Коротчаево — важного индустриального и транспортного пункта, где расположена очень напряженная переправа через реку Пур. Летом, когда нет зимника, это важнейшее связующее звено в транспортной системе Ямала. Понтонный мост всегда наполнен машинами и людьми — бесконечный поток, идущий попеременно то на один берег, то на другой. Интересно, что Коротчаево формально является микрорайоном Нового Уренгоя, хотя расположено в 70 километрах от города (это если считать по прямой), что многое говорит о масштабах Ямала и расстояниях, которые преодолевают люди.
Тазовский находится в 200 километрах к северу от Уренгоя. Но кажется, будто намного дальше. Ехать туда нужно целый день: дорога плутает, делает большой крюк, и разогнаться на ней не получается: мешают туманы и резкие перепады высоты дорожного полотна, на которых неосторожный водитель может взлететь и совершить жесткую посадку. Такова особенность заполярных трасс — наибольшая проблема здесь не ямы. В подобных местах дороги строятся с большим запасом прочности — так, что в обычных условиях служили бы лет 10 или 20 без ремонта. Но дорога неизбежно идет волнами из-за постоянно неспокойной вечной мерзлоты.
Специальный репортаж Поселок Тазовский:
на краю Земли
По дороге успеваешь разглядеть постепенное превращение лесотундры в тундру: когда практически исчезают деревья, зато все чаще видишь блестящую гладь воды по мере приближения к Тазовской губе — заливу Карского моря, который окружен бесчисленными озерами, скопившимися в дельтах рек Таз и Пур. Если ехать ночью, постоянно то справа, то слева от дороги мелькают огни месторождений — прожекторы и факелы попутного газа. А днем видно, что вдоль дороги идет «Заполярье — Пурпе» — единственный в России магистральный трубопровод, большинство участков которого проложены над землей. Иначе вечная мерзлота покорежит, вытолкнет из земли. Говорят, когда трубопровод строился, а месторождения обустраивались, автомобили шли здесь сплошной вереницей. Ночью можно было не беспокоиться за видимость: дорога представляла собой две полосы света, двигавшиеся в противоположных направлениях. Сейчас ночью можно ехать час и не встретить никого. Только редкие огни месторождений говорят о том, что где-то в мире еще есть другие люди.
Тазовская Губа
Дорога, проложенная вместе с трубопроводом, идет до Тазовского и до ГНПС № 1 «Заполярье» — самой северной нефтеперекачивающей станции в России. Дальше — только вертолетом или катером. Это уже места, где живут в основном только коренные народы, потому что всем остальным слишком трудно сжиться с этим климатом, полярной ночью и полярным днем (который, как ни странно, переносится тяжелее ночи). «Только здесь я узнал, что такое пурга», — говорит один из приезжих, который уже давно стал местным, а у всех местных найдется в запасе история про пургу: как ничто не предвещало, как вдруг мир стал темно-белым, как уже была потеряна надежда, а потом пришло (или не пришло) спасение. Ни сколько-нибудь заметные возвышенности, ни леса не мешают ветру гулять по этой земле. Ветер здесь хозяин, и из-за слишком сильных порывов часто не работает воздушное сообщение.
Границу между нетронутой природой и цивилизацией обозначают остовы кораблей и других машин, созданных человеком. Сейчас их уже просто так не бросают, но в 1990-е огромное количество техники просто оставили там, где она стояла, плавала или лежала. Вывезти ее отсюда некому: слишком дорого и трудно. Сначала возмущаешься — ведь это неуважение к окружающей среде и людям, которые здесь живут. А потом уже не мыслишь это место без реликтов ушедшей цивилизации: каким-то образом они органично вписались в ландшафт, сделав его совершенно уникальным и окончательно инопланетным.
Катер — самый надежный (но все равно не очень надежный) способ путешествия дальше на север. Наземного транспорта нет, а воздушный слишком зависим от капризов погоды. Воды же здесь сколько угодно: от ручьев и узких речных рукавов до широких потоков и обширных озер. Все это сплетается в бесконечный лабиринт, стенами которого служат поросшие травой берега. Только очень опытный человек способен не заблудиться в водном лабиринте, ведь все эти многочисленные русла на картах не обозначены. Тем более нет нигде данных по рельефу дна, который постоянно меняется. Достаточно пары недель без дождя, и маленькие речки, которые составляют большую часть местных водоемов, начинают мелеть. Если прибавить к этому легендарные туманы, окажется, что сесть на мель проще простого — и тогда придется толкать судно баграми, надеясь на то, что мель не слишком широка.
Постепенно и осторожно идя по рекам, можно добраться до факторий — мест, где с давних пор местные обменивают свои товары на привозные. За столетия функции, а иногда и облик факторий практически не изменились. Районная администрация построила дома, в которых семьи ненцев могут укрываться от непогоды и даже жить. Но они по большей части стоят пустыми. А ненцы из числа рыбаков живут в чумах поблизости. Кочевники же еще дальше. Стада оленей в теплое время года кочуют на север и дальше от болотистой местности вокруг Тазовской губы: животные спасаются от туч насекомых, которые не только доставляют неудобства, но и распространяют болезни. Фактории и поселения рыбаков можно найти в нескольких часах сплава по реке от Тазовского. До стойбищ оленеводов же придется добираться не один день.
Щёкур, муксун, корюшка и многие другие виды рыбы водятся здесь в изобилии. И у русских, и у ненцев одна из безошибочных тем для общего разговора — это спор о том, какая из них вкуснее. При этом о рецепте приготовления никто спорить не будет. Конечно, лучше всего просто почистить, посыпать солью и есть, подождав полчаса. Никого не смущает, что рыба практически сырая. Когда она совсем свежая, нет неприятного рыбного привкуса, а природа здесь такая чистая, что никто не считает необходимым проводить термическую обработку пищи.
Удивительно осознавать, что у целого народа нет никаких постоянных мест обитания, домов, дорог, заборов и всего прочего. Ни к какой точке ненцы не привязаны. Тундра и река для них — это не набор привычных мест, а нечто такое, что постоянно длится, никогда не кончается и просто идет своим чередом. Ландшафт тут, казалось бы, без особых излишеств — ровная земля, ровная вода, — но ненцы любят эту землю, считают ее самой красивой, и в какой-то момент ты начинаешь их понимать.
«Каждую ночь на звезды смотрю, и они каждую ночь разные», — говорит капитан катера. Он приехал сюда на три года, а живет почти тридцать. Сын уехал учиться в Санкт-Петербург, но отец и слышать не хочет о том, чтобы покинуть Ямал. Он очень любит, когда дела заставляют его ночевать далеко в тундре, на своем катере. Капитан очень разговорчив и любит шутить над людьми «с большой земли» — пугать их белыми медведями или спрашивать ясным днем, не видать ли на небе северного сияния. Но каждый раз наступает момент, когда он прекращает упражняться в остроумии и красноречии — и замирает, будто пораженный тем, что видит вокруг себя. Иногда смотрит на реку, иногда на звезды. И если проследить за его взглядом, то можно увидеть северное сияние.